Неточные совпадения
Бобчинский (Добчинскому). Вот это, Петр Иванович, человек-то! Вот оно, что значит человек! В жисть не
был в присутствии такой важной персоны, чуть не умер со
страху. Как вы думаете, Петр Иванович, кто он такой в рассуждении чина?
Бобчинский. Он, он, ей-богу он… Такой наблюдательный: все обсмотрел. Увидел, что мы с Петром-то Ивановичем
ели семгу, — больше потому, что Петр Иванович насчет своего желудка… да, так он и в тарелки к нам заглянул. Меня так и проняло
страхом.
Обеспамятев от
страха и притом
будучи отягощен спиртными напитками, стоял я безмолвен у порога, как вдруг господин градоначальник поманили меня рукою к себе и подали мне бумажку.
К счастию, однако ж, на этот раз опасения оказались неосновательными. Через неделю прибыл из губернии новый градоначальник и превосходством принятых им административных мер заставил забыть всех старых градоначальников, а в том числе и Фердыщенку. Это
был Василиск Семенович Бородавкин, с которого, собственно, и начинается золотой век Глупова.
Страхи рассеялись, урожаи пошли за урожаями, комет не появлялось, а денег развелось такое множество, что даже куры не клевали их… Потому что это
были ассигнации.
Читая эти письма, Грустилов приходил в необычайное волнение. С одной стороны, природная склонность к апатии, с другой,
страх чертей — все это производило в его голове какой-то неслыханный сумбур, среди которого он путался в самых противоречивых предположениях и мероприятиях. Одно казалось ясным: что он тогда только
будет благополучен, когда глуповцы поголовно станут ходить ко всенощной и когда инспектором-наблюдателем всех глуповских училищ
будет назначен Парамоша.
Так, например, наверное обнаружилось бы, что происхождение этой легенды чисто административное и что Баба-яга
была не кто иное, как градоправительница, или, пожалуй, посадница, которая, для возбуждения в обывателях спасительного
страха, именно этим способом путешествовала по вверенному ей краю, причем забирала встречавшихся по дороге Иванушек и, возвратившись домой, восклицала:"Покатаюся, поваляюся, Иванушкина мясца
поевши".
Из рассказа его видно, что глуповцы беспрекословно подчиняются капризам истории и не представляют никаких данных, по которым можно
было бы судить о степени их зрелости, в смысле самоуправления; что, напротив того, они мечутся из стороны в сторону, без всякого плана, как бы гонимые безотчетным
страхом.
А так как подобное противоестественное приурочение известного к неизвестному запутывает еще более, то последствие такого положения может
быть только одно: всеобщий панический
страх.
Но даже и тогда
было лучше: по крайней мере, тогда хоть что-нибудь понимали, а теперь чувствовали только
страх, зловещий и безотчетный
страх.
Вронский
был в эту зиму произведен в полковники, вышел из полка и жил один. Позавтракав, он тотчас же лег на диван, и в пять минут воспоминания безобразных сцен, виденных им в последние дни, перепутались и связались с представлением об Анне и мужике-обкладчике, который играл важную роль на медвежьей охоте; и Вронский заснул. Он проснулся в темноте, дрожа от
страха, и поспешно зажег свечу. ― «Что такое?
Вслед за помещиком высунулось лицо губернского предводителя. Лицо это
было страшно от изнеможения и
страха.
Было одно ожидание —
страх и радость нового и неизвестного.
Что он испытывал к этому маленькому существу,
было совсем не то, что он ожидал. Ничего веселого и радостного не
было в этом чувстве; напротив, это
был новый мучительный
страх. Это
было сознание новой области уязвимости. И это сознание
было так мучительно первое время,
страх за то, чтобы не пострадало это беспомощное существо,
был так силен, что из-за него и не заметно
было странное чувство бессмысленной радости и даже гордости, которое он испытал, когда ребенок чихнул.
К вечеру этого дня, оставшись одна, Анна почувствовала такой
страх за него, что решилась
было ехать в город, но, раздумав хорошенько, написала то противоречивое письмо, которое получил Вронский, и, не перечтя его, послала с нарочным.
«Какой же он неверующий? С его сердцем, с этим
страхом огорчить кого-нибудь, даже ребенка! Всё для других, ничего для себя. Сергей Иванович так и думает, что это обязанность Кости —
быть его приказчиком. Тоже и сестра. Теперь Долли с детьми на его опеке. Все эти мужики, которые каждый день приходят к нему, как будто он обязан им служить».
Сколько
страхов было пережито, сколько мыслей передумано, сколько денег потрачено, сколько столкновений с мужем при выдаче замуж старших двух, Дарьи и Натальи!
«Так же
буду сердиться на Ивана кучера, так же
буду спорить,
буду некстати высказывать свои мысли, так же
будет стена между святая святых моей души и другими, даже женой моей, так же
буду обвинять ее за свой
страх и раскаиваться в этом, так же
буду не понимать разумом, зачем я молюсь, и
буду молиться, — но жизнь моя теперь, вся моя жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, каждая минута ее — не только не бессмысленна, как
была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!»
За порубку лесов надо
было взыскивать сколь возможно строже, но за загнанную скотину нельзя
было брать штрафов, и хотя это и огорчало караульщиков и уничтожало
страх, нельзя
было не отпускать загнанную скотину.
Достигнув успеха и твердого положения в жизни, он давно забыл об этом чувстве; но привычка чувства взяла свое, и
страх за свою трусость и теперь оказался так силен, что Алексей Александрович долго и со всех сторон обдумывал и ласкал мыслью вопрос о дуэли, хотя и вперед знал, что он ни в каком случае не
будет драться.
Они прошли молча несколько шагов. Варенька видела, что он хотел говорить; она догадывалась о чем и замирала от волнения радости и
страха. Они отошли так далеко, что никто уже не мог бы слышать их, но он всё еще не начинал говорить. Вареньке лучше
было молчать. После молчания можно
было легче сказать то, что они хотели сказать, чем после слов о грибах; но против своей воли, как будто нечаянно, Варенька сказала...
Ей не только
было тяжело, но она начинала испытывать
страх пред новым, никогда не испытанным ею душевным состоянием.
Но кроме того, как ни тяжелы
были для матери
страх болезней, самые болезни и горе в виду признаков дурных наклонностей в детях, — сами дети выплачивали ей уже теперь мелкими радостями за ее горести.
Вронский любил его и зa его необычайную физическую силу, которую он большею частью выказывал тем, что мог
пить как бочка, не спать и
быть всё таким же, и за большую нравственную силу, которую он выказывал в отношениях к начальникам и товарищам, вызывая к себе
страх и уважение, и в игре, которую он вел на десятки тысяч и всегда, несмотря на выпитое вино, так тонко и твердо, что считался первым игроком в Английском Клубе.
Нет, он теперь, каждый раз, как обращался к ней, немного сгибал голову, как бы желая пасть пред ней, и во взгляде его
было одно выражение покорности и
страха.
— Ты смотришь на меня, — сказала она, — и думаешь, могу ли я
быть счастлива в моем положении? Ну, и что ж! Стыдно признаться; но я… я непростительно счастлива. Со мной случилось что-то волшебное, как сон, когда сделается страшно, жутко, и вдруг проснешься и чувствуешь, что всех этих
страхов нет. Я проснулась. Я пережила мучительное, страшное и теперь уже давно, особенно с тех пор, как мы здесь, так счастлива!.. — сказала она, с робкою улыбкой вопроса глядя на Долли.
Сам я больше неспособен безумствовать под влиянием страсти; честолюбие у меня подавлено обстоятельствами, но оно проявилось в другом виде, ибо честолюбие
есть не что иное, как жажда власти, а первое мое удовольствие — подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и
страха — не
есть ли первый признак и величайшее торжество власти?
Так бывает на лицах чиновников во время осмотра приехавшим начальником вверенных управлению их мест: после того как уже первый
страх прошел, они увидели, что многое ему нравится, и он сам изволил наконец пошутить, то
есть произнести с приятною усмешкой несколько слов.
Осведомившись в передней, вошел он в ту самую минуту, когда Чичиков не успел еще опомниться от своего
страха и
был в самом жалком положении, в каком когда-либо находился смертный.
Наконец Манилов поднял трубку с чубуком и поглядел снизу ему в лицо, стараясь высмотреть, не видно ли какой усмешки на губах его, не пошутил ли он; но ничего не
было видно такого, напротив, лицо даже казалось степеннее обыкновенного; потом подумал, не спятил ли гость как-нибудь невзначай с ума, и со
страхом посмотрел на него пристально; но глаза гостя
были совершенно ясны, не
было в них дикого, беспокойного огня, какой бегает в глазах сумасшедшего человека, все
было прилично и в порядке.
Заклад в казну
был тогда еще дело новое, на которое решались не без
страха.
Держа в руке чубук и прихлебывая из чашки, он
был очень хорош для живописца, не любящего
страх господ прилизанных и завитых, подобно цирюльным вывескам, или выстриженных под гребенку.
Кому не скучно лицемерить,
Различно повторять одно,
Стараться важно в том уверить,
В чем все уверены давно,
Всё те же слышать возраженья,
Уничтожать предрассужденья,
Которых не
было и нет
У девочки в тринадцать лет!
Кого не утомят угрозы,
Моленья, клятвы, мнимый
страх,
Записки на шести листах,
Обманы, сплетни, кольцы, слезы,
Надзоры теток, матерей,
И дружба тяжкая мужей!
«И полно, Таня! В эти лета
Мы не слыхали про любовь;
А то бы согнала со света
Меня покойница свекровь». —
«Да как же ты венчалась, няня?» —
«Так, видно, Бог велел. Мой Ваня
Моложе
был меня, мой свет,
А
было мне тринадцать лет.
Недели две ходила сваха
К моей родне, и наконец
Благословил меня отец.
Я горько плакала со
страха,
Мне с плачем косу расплели
Да с пеньем в церковь повели.
Бывало, стоишь, стоишь в углу, так что колени и спина заболят, и думаешь: «Забыл про меня Карл Иваныч: ему, должно
быть, покойно сидеть на мягком кресле и читать свою гидростатику, — а каково мне?» — и начнешь, чтобы напомнить о себе, потихоньку отворять и затворять заслонку или ковырять штукатурку со стены; но если вдруг упадет с шумом слишком большой кусок на землю — право, один
страх хуже всякого наказания.
Кроме страстного влечения, которое он внушал мне, присутствие его возбуждало во мне в не менее сильной степени другое чувство —
страх огорчить его, оскорбить чем-нибудь, не понравиться ему: может
быть, потому, что лицо его имело надменное выражение, или потому, что, презирая свою наружность, я слишком много ценил в других преимущества красоты, или, что вернее всего, потому, что это
есть непременный признак любви, я чувствовал к нему столько же
страху, сколько и любви.
Голос его
был груб и хрипл, движения торопливы и неровны, речь бессмысленна и несвязна (он никогда не употреблял местоимений), но ударения так трогательны и желтое уродливое лицо его принимало иногда такое откровенно печальное выражение, что, слушая его, нельзя
было удержаться от какого-то смешанного чувства сожаления,
страха и грусти.
— Ясные паны! — произнес жид. — Таких панов еще никогда не видывано. Ей-богу, никогда. Таких добрых, хороших и храбрых не
было еще на свете!.. — Голос его замирал и дрожал от
страха. — Как можно, чтобы мы думали про запорожцев что-нибудь нехорошее! Те совсем не наши, те, что арендаторствуют на Украине! Ей-богу, не наши! То совсем не жиды: то черт знает что. То такое, что только поплевать на него, да и бросить! Вот и они скажут то же. Не правда ли, Шлема, или ты, Шмуль?
Часть военных всадников бросилась заботливо рассматривать толпы народа. Янкель побледнел как смерть, и когда всадники немного отдалились от него, он со
страхом оборотился назад, чтобы взглянуть на Тараса; но Тараса уже возле него не
было: его и след простыл.
Пока ее не
было, ее имя перелетало среди людей с нервной и угрюмой тревогой, с злобным испугом. Больше говорили мужчины; сдавленно, змеиным шипением всхлипывали остолбеневшие женщины, но если уж которая начинала трещать — яд забирался в голову. Как только появилась Ассоль, все смолкли, все со
страхом отошли от нее, и она осталась одна средь пустоты знойного песка, растерянная, пристыженная, счастливая, с лицом не менее алым, чем ее чудо, беспомощно протянув руки к высокому кораблю.
Ее не теребил
страх; она знала, что ничего худого с ним не случится. В этом отношении Ассоль
была все еще той маленькой девочкой, которая молилась по-своему, дружелюбно лепеча утром: «Здравствуй, бог!» а вечером: «Прощай, бог!»
— Ну, а коли я соврал, — воскликнул он вдруг невольно, — коли действительно не подлец человек, весь вообще, весь род, то
есть человеческий, то значит, что остальное все — предрассудки, одни только
страхи напущенные, и нет никаких преград, и так тому и следует
быть!..
Когда же она сделала
было движение убежать от
страху, — в нем что-то как бы перевернулось.
Девочка говорила не умолкая; кое-как можно
было угадать из всех этих рассказов, что это нелюбимый ребенок, которого мать, какая-нибудь вечно пьяная кухарка, вероятно из здешней же гостиницы, заколотила и запугала; что девочка разбила мамашину чашку и что до того испугалась, что сбежала еще с вечера; долго, вероятно, скрывалась где-нибудь на дворе, под дождем, наконец пробралась сюда, спряталась за шкафом и просидела здесь в углу всю ночь, плача, дрожа от сырости, от темноты и от
страха, что ее теперь больно за все это прибьют.
Да оставь я иного-то господина совсем одного: не бери я его и не беспокой, но чтоб знал он каждый час и каждую минуту, или по крайней мере подозревал, что я все знаю, всю подноготную, и денно и нощно слежу за ним, неусыпно его сторожу, и
будь он у меня сознательно под вечным подозрением и
страхом, так ведь, ей-богу, закружится, право-с, сам придет, да, пожалуй, еще и наделает чего-нибудь, что уже на дважды два походить
будет, так сказать, математический вид
будет иметь, — оно и приятно-с.
Но он помнил тоже, что бывали минуты, часы и даже, может
быть, дни, полные апатии, овладевавшей им, как бы в противоположность прежнему
страху, — апатии, похожей на болезненно-равнодушное состояние иных умирающих.
Будь Авдотья Романовна одета как королева, то, кажется, он бы ее совсем не боялся; теперь же, может именно потому, что она так бедно одета и что он заметил всю эту скаредную обстановку, в сердце его вселился
страх, и он стал бояться за каждое слово свое, за каждый жест, что
было, конечно, стеснительно для человека и без того себе не доверявшего.
Раскольникову давно уже хотелось уйти; помочь же ему он и сам думал. Мармеладов оказался гораздо слабее ногами, чем в речах, и крепко оперся на молодого человека. Идти
было шагов двести — триста. Смущение и
страх все более и более овладевали пьяницей по мере приближения к дому.
Странное дело: казалось, он вдруг стал совершенно спокоен; не
было ни полоумного бреду, как давеча, ни панического
страху, как во все последнее время.
— Бросила! — с удивлением проговорил Свидригайлов и глубоко перевел дух. Что-то как бы разом отошло у него от сердца, и, может
быть, не одна тягость смертного
страха; да вряд ли он и ощущал его в эту минуту. Это
было избавление от другого, более скорбного и мрачного чувства, которого бы он и сам не мог во всей силе определить.
И если бы в ту минуту он в состоянии
был правильнее видеть и рассуждать; если бы только мог сообразить все трудности своего положения, все отчаяние, все безобразие и всю нелепость его, понять при этом, сколько затруднений, а может
быть, и злодейств, еще остается ему преодолеть и совершить, чтобы вырваться отсюда и добраться домой, то очень может
быть, что он бросил бы все и тотчас пошел бы сам на себя объявить, и не от
страху даже за себя, а от одного только ужаса и отвращения к тому, что он сделал.